НЕБО МОСКВЫ Два писателя взобрались на крышу. Был тёплый вечер, конец мая. Солнце спускалось и становилось оранжевым. Оно склонилось уже довольно низко, и когда, пробравшись ощупью через пыльный чердак, ребята наконец вылезли на крышу, свет словно залепил им глаза. Причудливый старый дом был очень высок, и видно было далеко- далеко. За соседним кварталом торчал в небо университетский шпиль, правее тянулся пушистый лес, блестел центр города, вдали - телевизионная игла невероятной вышины. А всю юго-западную сторону занимали прямоугольные дома, дома, дома... В стороне, противоположной спускающемуся солнцу, небо уже начинало темнеть, становилось густо-голубым. Выше оно светлело, а совсем рядом с солнцем - прозрачное, почти белое. В каких-то окнах, выходящих на тёмную сторону, уже зажглись огни. Такую картину писатели много раз видали из окна. Но теперь, когда им посчастливилось забраться "для вдохновения" повыше, писатель первый подумал: "Что-то не так, как обычно... И... - как бы это сказать?" Правда ведь, когда видно Москву с высокой крыши, есть в пейзаже такое, что невозможно выразить словами, если не понять. Но первый писатель понять не мог, а второй вообще был занят: он положил на тумбу лист газеты, уселся на него, раскрыл тетрадь и, поглядывая поминутно на башни, с двух сторон замыкающие крышу, и на лежащую рядом железную стрелу подъёмника, начал что-то с удовольствием писать. Первый же медленно ходил туда-сюда, залезая иногда на самую высокую тумбу и оглядывая Москву, расстилавшуюся внизу. - Послушай, - сказал он наконец. - Как-то, знаешь, я думаю: что-то здесь не так. Больше отсюда видно, да, но ещё есть, и не могу понять, что. Образ города, как бы сказать, иной создаётся: уже сто раз видел этот пейзаж, и - будто впервые... - Да? Может быть. Это, видимо, на тебя луна так влияет. Ничего страшного. А ты бы лучше сел, чего-нибудь написал, а то опять пустой в кружок придешь, - ответил второй. - Зря, что ли, сюда лезли? Первый умолк и слез с тумбы, подошел к барьеру, уселся на него, привалившись спиной к башенке. - Во какой закат, - проговорил он как бы про себя. Тем временем солнце продолжало опускаться все ниже, ниже, и вот краем уже зашло за горизонт. На бульварах, во дворах и в аллеях свежая зелёная листва становилась тёмной, а небо на востоке синело, в нём уже стояли звёзды. Из-за башни медленно выплыла луна. Москва готовилась ко сну. Уже немного виднелось людей на улицах, и чем меньше их становилось, тем больше огоньков загоралось со всех сторон в окнах домов. Столько фонарей ещё цепочками включались вдоль улиц. Начали понемногу униматься потоки автомобилей, стихал дневной шум. А небосклон, который был утром радостного - и спокойного - цвета, теперь тревожно светился пламенно-оранжевым, переходившим к востоку в тёмное и прохладное. Половины солнца уже не видно было за горизонтом, но свет его ещё золотил Останкинскую башню. А широкий лес вокруг Университета почернел, и в нем стали различаться холодные искорки - фонари. Становилось тише и тише. Только изредка, проходя мимо, гудели троллейбусы и гремели трамваи, почти уже пустые. Первый писатель, прозаик, словно действительно в первый раз, смотрел на Москву. То он, поворачиваясь во все стороны, осматривал весь город, как картину, то, прищурив глаза, разглядывал маленькие проулки, дворы, огни фонарей, редких прохожих, листву, потом молодую пару, приютившуюся на скамейке внизу, совсем рядом с домом. Писатель не отгонял ненавязчивые мысли, всё стараясь понять, что же так привлекает в пейзаже, что в нём необычайного. Но вот он рассмотрел всё, что было видно. Улицы и аллеи словно притягивали, вечерняя Москва окутала его, обступила со всех сторон, своим свежим прохладным воздухом схватывала дыхание. Тесно стало взгляду на этом огромном просторе. И тогда писатель поднял глаза вверх, к тёмному звёздному небу. Он глядел на него, и не понимал, а чувствовал ответ на свой вопрос. Вот оно, перед ним, над ним и со всех сторон - небо Москвы, не видя которого, не поймёшь всей прелести ночного города. Из окна ты видишь не просто небольшой сегмент чудо-панорамы - ты видишь лишь кусок московского неба, не чувствуешь его, не радуешься. Внизу -листва, колеблющаяся от ветра под светом фонарей, огни домов, улицы, машины, трамваи - сколько всего! Но больше всего неба вверху, и небо это - тоже Москва. Те, кто до сих пор на улице, чувствуют это иначе. Они не смотрят на небо, и им, может быть, скучнее. Но куда же денется небо от них? И они видят его, знают, не осознавая, что оно - здесь. И понявший всё это писатель, москвич, сам почувствовал такое тёплое счастье, что снова схватило дыхание. Да! Он - не один! Снова он медленно обернулся, осматривая Москву. Небо полностью почернело, в нём светились крохотные звёздочки, оно дышало. Красный огонёк мигал далеко в небе - самолёт. По всему горизонту мерцали разноцветные окна: по ним прокатывались лёгкие волны летнего ветра. Ярко-оранжевые цепочки фонарей, сливаясь, освещали башню с запада. Дру-гие фонари, холодно-белые, пробивались сквозь кроны деревьев в тёмных дворах. Проспект бодро шумел в отдалении, но этот шум не тревожил сна города. Внизу тихо стучал по рельсам трамвай, весь стеклённый, светлый. - Много написал? - спросил первый второго. - Не очень, - сонно ответил тот. - Слушай, уже одиннадцать. Пошли по домам. Никто тебя не ждёт? - Нет, не ждёт, - отозвался на это первый, - но, думаю, если я приду, ничего страшного. Знаешь, я пошёл, но, к сожалению, не составлю тебе компанию - мне в другую сторону. Ну, до кружка! Он пожал второму руку, шагнул на барьер, взмахнул руками и полетел по небу, словно птица. - Куда? - поражённо сказал второй. Но первый был уже далеко. Второй вздохнул, сунул тетрадь под мышку и полез на пыльный чердак.